Расскажи, пожалуйста, о своей новой книге.
Разговор о том, чтобы выпустить этот сборник, шел едва ли не десять лет. Моя заслуга в том, что книга наконец выходит, минимальная: спасибо нужно сказать моему другу, известному петербургскому поэту Сергею Завьялову, сейчас живущему в Швейцарии, который в буквальном смысле принуждал меня к работе над книгой. Я много текстов пересмотрел, что-то включал, что-то выкидывал. В прошлом году мы наконец взялись за работу всерьез, и «Дословно» стал итогом этого долгого, почти десятилетнего, труда. Теперь работа сделана, закончена для меня. А у книги должна начаться собственная жизнь. И в этом смысле всё только начинается. ** **
Как человек, который родился в Узбекистане, живший в Москве, в Санкт-Петербурге, оказался в Хельсинки, и как тебе здесь живется, дышится и творится?
- Дышится и творится, если честно, с трудом, но это не проблема финского воздуха. Хотя, конечно, я человек южный, и эта азиатская, южная тема во многих моих текстах, особенно в ранних, фигурировала. Дело в том, что с каждым годом все больше факторов, которые мешают заниматься поэзией. Это многим знакомая экзистенциальная ситуация. В начале девяностых, когда я лишь начинал серьезно заниматься литературой, стояла прекрасная пора – у нас была возможность что-то делать или в каком-то смысле не делать ничего и полностью отдавать себя творчеству. Особенно в Средней Азии. Со временем же быт начинает отнимать уйму сил. Мои стихи - скрупулезные, построенные на тщательной детализации, но я недавно поймал себя на мысли, что таким слогом мне становится все труднее писать, просто потому, что на это попросту не хватает времени.
Тешишь себя бездельем,
придвигаешь обогреватель De Longhi, купленный недавно,
берешь сигарету, вооружаешься грустью, пепельницей, чашкою кофе.
Ты говоришь: всё надоело, и поражаешься собственной правоте.
Тебя вновь окружает устойчивость, это «всё»,
что лишь чуть пошатнулось под твоим взглядом,
пустило корни, под паркетом добралось до кресла
и схватило тебя за лодыжки
уютными теплыми шерстяными носками, мягкими тапками.
Если в молодости ты был представителем ферганской поэтической школы, то сейчас твой поэтический стиль изменился. С чем это связано – с переездом или чем-то еще?
Да нет, стиль мой, конечно, никуда не делся. Разве что стал более четким и даже для кого-то уже узнаваемым. Хотя я регулярно ломаю этот стереотип, добавляя то иные ритмы, то интонации, то эмоции. Другое дело, что изменились темы, и не только темы, но и, скажем так, воздух в них.
В первое время после того, как я уехал из Азии, в моих текстах можно было увидеть то, что у моряков называется кильватерной струей. Облаком позади меня вилось что-то южное, азиатское. Наверное, особенное фаталистическое отношение к миру. Живя в Азии, тяжело не быть фаталистом. В жаре все кажется преходящим. В Финляндии мы страдаем от мороза, а в Азии летом ты понимаешь, что стоит тебе выйти из тени – и ты растаешь. И в этой жаре ты не столько варишься, сколько иссушаешься. Влияние Азии не оставляло меня еще долго.
Хруст снега вместо трелей цикад вдоль дороги,
с их морзянками тамошним местным богам
с детальным отчетом о каждом твоем шаге.
Мое южное прошлое дарит всё меньше тепла.
Белый холодный свет, порою до боли в глазах —
_как продолжение застарелой гелиофобии.
_
После переезда в Финляндию азиатский мотив постепенно вымывался из языка. Тогда я надолго самоустранился от чтения, в том числе от современной русской поэзии, и вернулся к ней только в начале десятых годов, когда вновь стал интересоваться литературой, обнаружив, что за это время в ней появилось множество новых интересных голосов, много новых течений, и одной из тенденций стала социальность – чего раньше не было.
Потом случился 2012 год. В это время многие из нас словно проснулись, осознав, что Россия может измениться, стать другой. Когда пошли протесты, митинги за честные выборы и прочее, я увидел в этом возможность для себя вернуться обратно, начать заново строить жизнь там.
Последние несколько лет активная демонстрация гражданской позиции кажется мне уже чем-то не имеющим принципиального значения.
Политика была одним из поводов для того, чтобы в свое время решиться уехать из России. В тот момент, когда Ельцина сменил Путин, мне как-то сразу стало ясно, что ничего хорошего из этого не выйдет. Уехал я, правда, по другой причине – влюбился, женился на девушке с финскими корнями, а она собиралась переезжать как репатриантка. Так наша семья оказалась в Финляндии.
Пробуждение, о котором я упомянул, тоже было связано с политикой – появилась надежда на то, что ситуация в России может измениться. На то же время пришелся расцвет соцсетей, и я много читал, погрузившись в лавинообразный поток очень интересной информации, и все это привело к тому, что я стал писать другие, более социальные, отчасти даже эпатажные вещи.
В какой-то момент стало понятно, что все эти протесты ни к чему не приведут. Это стало ясно еще до украинских событий, а уж после всё превратилось в однозначный кошмар. В свое время я уже прошел через это, я имею в виду свою первую родину, Узбекистан, где всё закончилось только со смертью Каримова. Отвлечемся, кстати, на секунду на наши, на «узбекские дела». Это на самом деле должно быть интересно не только узбекам – наблюдать и сравнивать. Со смертью Каримова сначала казалось, что всё будет как в Туркменистане – мол, «король умер – да здравствует король!», на смену одному сразу пришел другой, и всё ок – поплакали три дня, поплясали неделю и дальше пошли будни. Каримов умер осенью 2016 года, и в Узбекистане на удивление всем всё пошло по другой схеме. Хотя пока и непонятно, в какую сторону пойдет развитие, сейчас на уровне каких-то отдельных моментов и шагов – все выглядит интересно. Дождемся ли мы чего-то подобного в России и на каких условиях – неизвестно.
Затем я проснулся и долго, долго еще говорил себе:
нужно перестать читать фейсбук,
нужно перестать читать фейсбук, нужно… Нужно читать,
лучше портить глаза и мозги книгами, говорил я себе, а потом
сел, чтоб записать всё это и назвать
«Лента Фейсбука замещает мне сны».
_Но вовсе не тебя, любимая, хотя ты мне не снилась.
_
Последние несколько лет активная демонстрация гражданской позиции кажется мне уже чем-то не имеющим принципиального значения. Я всё реже участвую в каких-то акциях, пусть и поддерживаю возможно их, но демонстративно об этом заявлять смысла не вижу. ** **
У человеческих действий обычно предполагается некая цель. Твое творчество – это самоцель, так сказать, искусство ради искусства, или же ты хочешь вписать свои имя в скрижали вечности, если говорить высокопарно?
Что бы я или кто-то другой ни говорил, все равно определенное желание остаться в истории присутствует. Другое дело, что подчас начинаешь писать, потому что не можешь не писать, не можешь оставаться в бездействии. Ты молод, ты пытаешься осваивать и осмысливать этот мир, и переживания, рождающиеся в результате этого процесса, должны во что-то выливаться. В наши времена, слава Богу, не было Фэйсбука, иначе всё, скорее всего, выплескивалось бы туда. Вместо этого мы ручкой в толстых общих тетрадях записывали мысли. Так и случилось, что самовыражение стало в моем случае происходить через тексты.
Слова уже не поддаются, будто
они не те. Как если бы молчанье изменило что-то
в структуре языка. Но в лексике ли дело?
Мне кажется, всё умерло, чтобы не стать стихами. Или —
готово умереть (о жертвоприношении — ни слова).
А почему стихи, а не проза?
Стихи – это лаконичная малая форма. Я до сих пор с некоторым напряжением отношусь к тому, что меня называют литератором. Мне кажется, я этого не умею. Нет, я писал, конечно, какие-то прозаические вещи, пробовал, но оказалось, что это нечто в корне другое. Ощущения были приблизительно как у гитариста, сочиняющего песенки и даже поигрывающего их в какой-то группе, которого заставили выйти на сцену Дворца Финляндии с симфоническим оркестром и без гитары, и скомандовали: давай-ка, выдай нам! А ты в «большой» музыке абсолютный профан. Проза мне кажется гораздо более значительной и сложной вещью, нежели написание тех коротких отрывков, которыми являются мои тексты.
Такое мнение лично мне слышать непривычно. Принято считать, что поэзия является более сложной формой именно в силу своей лаконичности, и формулировать мысли в стихотворной форме, выкристаллизовывая их, гораздо сложнее, чем растекаться мыслью по древу в прозе.
Это так. Но я вернусь к метафоре с гитаристом. Многие из них, Харрисон тот же, другие битлы, сочиняли прекрасные мелодии, и у них есть потрясающие отрывки или даже целые песни. Но если сравнивать это с симфонией, то понятно, что и здесь есть свои прекрасные и незабываемые отрывки, но сделано это совершенно по-другому, другие механизмы, другие технические приемы. Написание прозаических текстов, безусловно, проще, поскольку проза – более водянистая, в отличие от, так сказать, «желеобразных» и густых стихов, но не для меня. Потому хотя бы, что я не владею техниками и механизмами, необходимыми для написания хорошей прозы. Да и не старался, наверное, ими овладеть.
Тебя переводили на разные языки, в том числе на финский. О художественном переводе существует высказывание Карла Крауса, которое я очень люблю: «Перевести произведение с одного языка на другой - все равно что снять с него кожу, перевести через границу и там нарядить в национальный костюм.» Перевод поэзии же – вещь еще более сложная и неоднозначная.
Так и есть. Варианты бывают разные: кто-то пытается передать смысловую канву поэтического текста, другие переводчики выбирают иные способы. Меня переводили на финский замечательные переводчики и мои друзья – Юкка Маллинен и Арви Пертту, и в их переводах я периодически находил какие-то несоответствия, на которые указывал. Я видел, что от переводчика может ускользнуть какой-то нюанс из хитросплетения сложносочиненных языковых конструкций – в конце концов, у меня есть тексты на полторы страницы, состоящие из одного предложения, – но по итогам было понятно, что в смысловом отношении все передано верно. Насколько же верны все эти мои нюансы, метафоры, синонимы, которыми я в своих текстах заменял какие-то клишеобразные, тривиальные выражения и слова, чтобы придать тексту большую выпуклость и визуальность, я даже с нынешним своим знанием финского языка сказать не могу. Но, как мне кажется, и Юкка, и Арви с переводами моих текстов справились блистательно.
Я и сам пробовал переводить поэзию – как с финского, так и по подстрочникам с других языков. Я прекрасно отдаю себе отчет, что в некоторых случаях перекраиваю и досочиняю текст. Когда я после переезда в Финляндию познакомился в Коувола, где я жил тогда, с одним финским поэтом, я взялся переводить его тексты на русский. Он очень хотел издать книгу в России, у него даже были готовые подстрочники на русском языке – их составил переводчик из Петрозаводска. Первое время, не зная финского, я работал только с подстрочниками, не трогая оригинальные стихотворения. Потом, когда язык улучшился, взялся и за оригиналы. Помню, в одном интервью я даже поделился размышлением, что переводы, по моему мнению, в чем-то вышли лучше оригинала. Другое дело, что я тоже мог передать лишь смысловую часть, переложив ее по-своему, а какие-то языковые глубины мне тогда были недоступны.
Мне снилось будто бы мне снится,
что я встретил на улице Стойю.
Оторопел, развернулся, догнал:
— Anteeksi, oletko Stoya? Oh, sorry! Are you Stoya?
It’s impossible! What are you doing in here?
Can you give me… этот… автограф?
Книга в итоге так и не появилась. Теперь, подумывая о новом сборнике, в котором найдется место и для переводов, я хочу включить в него в том числе и эти тексты моего старого коувольского знакомого.
Та субстанция, из которой творческие люди черпают вдохновение, источник текстов – мне кажется, это редко источник радости. То есть бытует мнение, что хороший поэт – это поэт несчастный, счастливым людям в общем-то нечего, да и незачем, писать. Так ли это в твоем отношении?
Доля истины в этом есть. С одной стороны, многие мои тексты появились на свет в периоды, когда я был одинок, но не сказать, что страдал от этого. Просто на тот момент я был один, и меня ничего от текстов не отвлекало. С другой стороны, в моменты одиночества я, как и любой другой человек, начинаю испытывать некоторое неудобство, все-таки мы – животные социальные, и это одиночество подстегивает, влияет на текст. Опять же, у меня хватает текстов, которые я сочинял в те моменты, когда был счастлив. Лирические стихи, появившиеся на свет тогда, когда я был влюблен, например. Я не считаю их текстами более низкого уровня только из-за их лиричности. Поэта сподвигает на текст даже не несчастье, а, скорее, конфликт. Некая неудовлетворенность. Образы, слова, которые рождаются в такие минуты, расцвечивают эту нейтрально-серую, унылую реальность, которую ты хочешь преобразить. Либо – попробуем зайти с другой стороны – пытаются обозначить, описать во всех деталях и подробностях эту ситуацию или состояние, а это, если верить психологам, уже полдела! Возможно, так, неосознанно, поэты устраивают «сами-себе-психоаналитический сеанс», будучи одновременно и в роли пациента, говорящего, и в роли «чирикающего там себе что-то в блокнотике».
В моменты одиночества я, как и любой другой человек, начинаю испытывать некоторое неудобство, все-таки мы – животные социальные, и это одиночество подстегивает, влияет на текст.
Хочу свернуться клубком и исчезнуть. Не советую
быть со мной рядом. Я
отравлен теплом и морозом, который грядет,
сменой дней и ночей, женских лиц, острых блюд и
горячих напитков, будней и выходных. Я отравлен всем этим
однообразием. Ночь,
ты не кончилась, нет?
Лично про себя бы наверное добавил, что я - в первую очередь в своем персональном преодолении жизненного пространства (ну хорошо, не подумайте, что я всё время так вычурно и пафосно выражаюсь, давайте назовем это просто жизнью, если вам кажется, что это слово в нашей с вами ситуации возможно) – иду по пути великого Сиддхартхи. Не в смысле, конечно, святости и божественности (на это, судя по форме черепа, мне мозгов таки не хватает), а в смысле движения от мрачного и печального к легкому и светлому. Дошло до того, что почти бросил поэзию и записался в диджеи. Почти как герой стихотворения моего старинного ферганского друга Шамшада Абдуллаева.
Если кто-то спросит у тебя на улице, почему нужно читать поэта Хамдама Закирова, что ты ответишь?
Поэзию вообще читать нужно. Среди моих друзей, даже самых образованных и начитанных, чтение поэзии сведено к нулю. Почему чтение хорошей поэзии зачастую дает больше, чем чтение прозы? Последнее – процесс в основном развлекательный. Чтение прозы и поэзии можно сопоставить с чтением толстого тома, скажем, беллетристики и тоненькой книжечки научного исследования. Поэзия – более тонко организованная вещь, потому что собрать в коротком стихотворном отрывке все образы, мысли и сюжетные линии сложнее, чем в прозаическом тексте, и подчас одно короткое стихотворение по смыслу вмещает в себя столько же, сколько полновесный роман. Поэтому поэзия дает нам возможность развивать воображение и ум больше, чем проза.
Понятно, поэзия бывает разная – умная и сложная, шутливая, и даже шутовская, любовная – ну, знаете, эти самые «ночь-прочь, кровь-любовь, разлука» ну и прочая скука… Кому-то нужно и это. Как вид развлечения. Или такие у них струны души, так сказать, и именно это их перебирает, создает эту свою, пусть простую мелодию… Вот за этим не нужно идти искать книжку Хамдама Закирова. Хотя… с другой стороны… а почему бы нет?! Мне кажется, в ней всяк найдет что-то интересное для себя – она в меру серьезна и сложна, в меру лирична (ой, там много ужасно хороших, и даже, не будь книга моя, сказал бы - прекрасных лирических текстов, но это отдельная история, этот мой «лирический проект», как-нибудь в другой раз о нем). В общем книга достаточно разнообразна, и вовсе не скучна, а где-то даже и весела. Да и иронии там достаточно, где явной, где глубоко запрятанной в речи или действия моих героев. В общем, это очень хорошая книга, которую я могу смело рекомендовать всем, даже тем, кто с поэзией, как с чужим псом – опасается, но всё же хочет погладить – это хорошая поэзия, а только хорошую поэзию и нужно читать. Ох, конечно, ваши читатели не увидят, что это говорится с улыбкой, переходящей в смех, но как бы потом в публикации эти мои последние слова ни казались высокопарными и самовлюбленными, давай, пожалуйста, сохраним их, донесем до читателей вот так вот, дословно.