Сначала я думал, что даже пальцем не хочу притрагиваться к мучительной и сложной теме подозрений в сексуальных преступлениях, совершенных просителями убежища. Однако, поразмыслив, я пришел к такому выводу, что участие в обсуждении – это не только мое право, но и обязанность: мой длительный опыт работы с беженцами и представителями разных национальностей привнесет в это обсуждение, надеюсь, ценную точку зрения.
Мы все по большей части продукт нашей культуры: некоторые в большей мере, некоторые в меньшей. Поэтому совершенно невозможно обсуждать подозрения в совершении просителями убежища преступлений на сексуальной почве без того, чтобы обсудить также культуру и ее влияние.
В Финляндию прибывают беженцы из десятков разных стран – и культура конкретной страны важна для оценки рисков. К примеру, Саудовская Аравия и Афганистан, а также большинство арабских стран представляют собой крайне патриархальную культуру. Даже в 2018 году в Саудовской Аравии у женщин нет права знать, замужем ли они: мужчина не обязан сообщать жене о разводе. В предельно патриархальных культурах положение женщин невероятно слабое. Если бы женщины были этническим меньшинством, у которого законодательным путем отбирают базовые гражданские права и свободу передвижения, как это происходит с женщинами на Ближнем Востоке, международное сообщество уже давно бы вмешалось в дело с помощью санкций, а возможно – даже посредством гуманитарной интервенции.
Во всех культурах мужчины ответственны за львиную долю насильственных и сесуальных преступлений.
Ислам – это не культура. Ислам – это религия, которую практикуют в крайне отличных друг от друга культурах. Например, в Финляндии татары-мусульмане живут с девятнадцатого века, и у них не возникало никаких проблем с адаптацией в основное общество. И не стоит забывать, что крупнейшая мусульманская страна мира – это Индонезия. В случае подозрений в Оулу речь идет о преступлениях, совершенных арабами. Согласно проведенному ООН обширному опросу, лишь малая толика арабских мужчин вообще признает равноправие.
Именно поэтому культуру невозможно и нельзя не принимать в расчет, когда мы обсуждаем эти ужасные преступления. И все же иногда звучит аргумент, что финны, мол, тоже совершают преступления на сексуальной почве. Но это просто один из примеров какнсчётизма, который так мил Дональду Трампу. Когда ему задают вопрос о тайных связях с Россией, его стандартным ответом является: «А как насчет Хиллари – посмотрите ее электронную почту». Но одно не исключает другого. Никто и не утверждал, что беженцы принесли сексуальные преступления на финскую землю, где раньше о них и слыхом не слыхивали. Сексуальное насилие существует в каждой стране, в том числе на моей родной Шри-Ланке и в среде тамилов. Впрочем, статистика не оставляет сомнений: возникло новое, отдельное явление. И так к нему и надо относиться. Помимо культуры, есть и другие известные факторы риска, влияющие на преступность. Во всех культурах мужчины ответственны за львиную долю насильственных и сексуальных преступлений. Кроме пола, еще одними факторами риска являются возраст (молодые мужчины наиболее агрессивны), бездомность, низкий уровень образования, низкий социальный статус, небольшие доходы и отсутствие семьи. Отчаянное состояние одиноких мужчин имеет доказанную корреляцию с насильственным поведением во всех обществах. В арабских странах безработица молодых мужчин заметно превышает общемировой уровень, а перспективы на будущее далеко не радостные. То же явление можно заметить, если посмотреть на статистику по насилию среди одиноких финских мужчин в Швеции в 1970-х годах. Если к уравнению еще добавить предельно патриархальную культуру происхождения, рецепт для проблем готов.
Никакой из этих факторов ни поодиночке, ни вместе не делает кого-то насильником, но риски все же возрастают. И это необходимо открыто признать. Я и сам бывший проситель убежища. Тогда я был молодым, одиноким и отчаявшимся молодым человеком, который годами жил в центре по приему беженцев в основном среди таких же молодых, одиноких и отчаявшихся мужчин. Так что я знаю, о чем говорю.
Помимо этого, я в свое время руководил не одним центром по приему беженцев, а в последние годы посещал их в качестве тренера и коуча. На основании своего длительного опыта могу сказать: очевидно, что интеграция людей из различных культур сталкивается с различными проблемами. Я также знаю, что страх, подавленное состояние и отчаяние в центрах ощущаются каждый день. Кто говорит другое, тот просто не знаком с ситуацией или хотят закрыть на ее по каким-то причинам глаза.
В качестве одного из решений предлагалось образование. Но я замечу, что если человек вырос в культуре, которой чуждо понятие о равноправии, наивно полагать, что курс под руководством пары социальных работников (обычно это женщины) сможет что-то поменять. Помню, когда был руководителем центра по приему беженцев, ближневосточный мужчина ближе к пожилому возрасту заявил, что у него четверо детей. Поэтому я крайне удивился, когда оказалось, что детей в семье девять. Я уточнил у него, его ли это семья. Он ответил положительно. В итоге выяснилось, что у них было принято за детей считать только мальчиков. Девочки не считаются. И неужели кто-то может серьезно утверждать, что становление человека в подобной культуре не влияет на то, как он потом поймет финское общество и как будет к нему относиться? Или что такое мировоззрение можно поменять с помощью просвещения?
Да и страха наказания практически не присутствует, потому что по сравнению с иракской тюрьмой финская представляется неким санаторием (или по сравнению со шри-ланскийской тюрьмой, опыт прохождения которой у меня имеется, о чем свидетельствуют заметные шрамы). Какое же тогда есть решение? Проще сказать, чем сделать. Международные договоры или обычное правосознание не допускает отказ в предоставлении защиты представителям конкретных культур, если они в этой защите нуждаются. Проблемы можно было бы предупредить, если предпочитать семейных одиночкам, но с точки зрения этики это было бы проблематично и содержало бы признаки дискриминации. Более эффективный возврат на родину тех, кто не нуждается в международной защите, а также снижение порога для их возврата могло бы быть одним из способов решения проблемы. Но никакой панацеи все-таки не существует.
Обычно я не всегда помню, что у меня темная кожа, но в этих ситуациях напоминание обрушивается на меня, словно холодный душ.
Рост расистских настроений – это понятное, но ни в коем случае не приемлемое следствие событий в Оулу. Многие темнокожие ощущают, что атмосфера стала более гнетущей. По рассказам одного моего курдского друга, он постоянно подчеркивает, что, хотя он с Ближнего Востока, он не араб. Я и сам заметил это очень неприятным образом: когда мы ходим с приемной дочкой подросткового возраста в кафе в центре города, мы нередко ловим на себе неодобрительные взгляды. Обычно я не всегда помню, что у меня темная кожа, но в этих ситуациях напоминание обрушивается на меня, словно холодный душ.
Мы обсуждали это с приемной дочерью. Обсуждали и преступления в Оулу. Дочка теперь знает, что не стоит принимать запросы от незнакомцев на дружбу в соцсетях, и сможет предупредить своих подруг. У нас была долгая беседа, которая далась мне нелегко. Но она была нужна. Я надеюсь, что каждый родитель проведет со своим ребенком такую беседу. Нельзя считать расизмом рассказ об актуальной ситуации в обществе и призыв держать ухо востро.
Я лично знаю десятки молодых порядочных арабских мужчин. Они шокированы случившимся и испытывают огромное чувство вины, хотя сами никак не связаны с этим кошмаром. Поэтому важно помнить вместе со всеми факторами риска, что большинство арабов в Финляндии не виновны ни в каких преступлениях, как и большинство других просителей убежища. Надо быть осторожным, говоря в целом о «преступности беженцев». Но хоть и неправильно клеймить всех арабских мужчин преступниками, вещи стоит называть своими именами.
Раджкумар Сабанадесан, предприниматель из Тампере, консультант по управлению преобразованиями и сам бывший проситель убежища